Герой нашего сегодняшнего интервью – бывший сотрудник Заводского РУВД г. Минска Дмитрий Кулаковский.
Видя события, которые начали происходить в Беларуси после фальсификации выборов, он не пожелал принимать участия в насилии над собственным народом и подал рапорт на увольнение, за что преступники в погонах жестоко отомстили ему.
Дмитрия 27 дней держали по сфабрикованным административным обвинениям в одиночной камере в нечеловеческих условиях, подорвали его здоровье, издеваясь над ним. Как только он освободился, на него сфабриковали новое дело, на этот раз – уголовное, по которому суд приговорил его к двум годам ограничения свободы. По факту насилия и скотских условий содержания в ИВС Дмитрий Кулаковский направил обращение в ООН, которое в данный момент рассматривается.
Бывший милиционер и его жена Юлия Кулаковская согласились рассказать нам, как фашистская система мстит тем, для кого закон и порядок важнее, чем трон синепальцевого психопата. Материал может шокировать особо впечатлительных читателей.
— Как Ваше настроение после несправедливого приговора?
Д.К.: Возмущен приговором, но руки мы не опускаем, будем и дальше бороться с несправедливостью, которая творится. Такой приговор не у меня одного. У многих людей так: сколько прокурор не запрашивал, меньше не давали. Доказано или не доказано, разницы нет.
— Что послужило причиной Вашему желанию уволиться из органов правопорядка?
Д.К.: Я не хотел исполнять преступные приказы и сказал об этом своему руководству. Написал рапорт на увольнение. Передал на работу через человека вместе с удостоверением.
— Указывали причину ухода в рапорте?
Д.К.: Нет, я написал рапорт «по собственному желанию», не объясняя причин. Объяснил причину руководству на словах. Мне точно известно, что после моего задержания было совещание, сказали: «Кулаковский «переобулся», доведите до всех информацию, что он пытался продать информацию о тех, с кем служил». Это для того, чтобы «обрубить» все мои связи, очернить меня перед моими бывшими коллегами. Именно от этого на суде «появилась» флешка и информация о том, что я, якобы, хотел продать информацию о силовиках.
— Расскажите о том, что с Вами произошло.
Д.К.: 6 октября 2020 года в районе 16.00. я вышел из дома, чтобы купить продуктов. Отошел метров 500 от дома в сторону магазина, услышал сзади топот, не успел повернуть голову, как почувствовал удар в кадык и одновременно удар ногой под колени. Я упал, почувствовал, как на руках застегнули наручники. Пришел в себя уже в бусе, вокруг находились люди без опознавательных знаков, полностью в черной одежде и в балаклавах. Я предположил, что они из какого-то спецподразделения: ОМОН или СОБР.
Пока меня везли, били ногами и руками, ставили ноги на спину. Привезли в УСБ, его здание находится на улице Розы Люксембург. Меня завели в кабинет, пришли сотрудники УСБ, стали называть меня предателем, просили подписать какой-то документ, признаться в том, что я сливал данные о сотрудниках МВД. Предлагали «подписать что надо и пойти домой через 3 дня». Я знал, что 3 дня дается по закону на возбуждение уголовного дела. Сказал, что ничего подписывать не буду и попросил адвоката. После этого сотрудники УСБ вышли, а в кабинете остались два сотрудника в балаклавах, которые меня задерживали. Они положили меня на пол вниз головой (я все время находился в наручниках) и стянули вместе мне руки и ноги, все суставы начинают выворачиваться и очень больно. Я начал кричать, так как знал, что в этом здании находится еще и департамент охраны. Хотел привлечь внимание к тому, что со мной происходило.
Сотрудники УСБ, которые сажают в тюрьму милиционеров, делающих подобное, сами дали добро на применение ко мне таких пыток.
Снова пришли сотрудники УСБ, сказали, что «с него хватит, сажайте на стул». Меня снова усадили на стул, я отказался что-либо подписывать и давать какие-либо пояснения, еще раз попросил вызвать адвоката. Один сотрудник УСБ сказал другому, что «с ним бесполезно разговаривать, повезли его». Меня завезли в Московское РОВД, посадили в одиночную камеру, где я пробыл часа полтора, после чего меня перевезли в ИВС на Окрестина. Там меня поместили в карцер.
Это помещение размером примерно 1,5х3 метра с бетонным полом. Одни нары были пристегнуты к стене. Посередине был деревянный стул с металлической окантовкой на сидении, но окантовка была выше, чем поверхность стула, чтобы передавливало ноги во время сидения и было неудобно. Стул был забетонирован в середине карцера, его нельзя было переставить, например, к стене, чтобы удобнее сидеть. В камере была отключена вода на слив в туалете (хотя «туалетом» это трудно назвать, просто дырка в полу). В умывальнике вода тоже была отключена, в камере днем и ночью горел свет.
Пока сидел, не знал, сколько было времени, потом в проходе услышал, кто-то говорил кому-то, что уже 23.00. Я попросил опустить нары, чтобы лечь на них, мне ответили «не положено». Решил подождать утра, думал, утром придет руководство, распорядится включить мне воду и откидывать на ночь нары. Этого не произошло. В сутки мне выдавали 2 полуторалитровые бутылки воды – и для питья, и для смыва туалета.
Я постоянно просил, чтобы мне поменяли режим хотя бы на тот, который должен быть в карцере, но мне его не меняли. На следующий день, примерно в обед, меня вывели из камеры и отвели на второй этаж ИВС, завели в комнату. В комнате находился судья из суда Московского района, который сказал мне, что в отношении меня ведется административный процесс по ст. 23.4 КоАП РБ (Неповиновение законным требованиям сотрудников милиции – Прим. Ред.) и то, что сейчас он будет рассмотрен.
Я сказал, что мне ничего не известно об этом процессе, рассказал, как меня задержали. Рапорт по этой статье написал сотрудник УСБ, хотя задерживало меня какое-то силовое подразделение. Я объяснил судье, при каких обстоятельствах меня задерживали и сказал, что для «неподчинения требованиям сотрудника» нужно хотя бы знать, что перед тобой сотрудник. Я сказал, что на них не было никаких опознавательных знаков и никто мне не представлялся. Судья все это выслушал и дал мне 12 суток административного ареста. После этого меня опять отвели в карцер.
9 октября приехала следователь Следственного комитета Московского района, которая сказала «я Вас освобождаю». Я сказал, что освободить меня не получится, так как мне дали 12 суток административного ареста. На это она сказала, что меня должны содержать не здесь, а в соседнем с ИВС зданием, для административно арестованных.
Мне дали копию постановления об освобождении и снова спустили в карцер, никуда не перевели.
Все это время я требовал адвоката и смены условий содержания у руководства ИВС. Чтобы хотя бы включили воду и откидывали на ночь нары, так как спать на стуле невозможно.
Сон на этом стуле был поверхностный: где-то 30 минут спишь, потом все затекает – начинаешь ходить по камере. День с ночью начинает путаться, когда 30 минут ходишь, а 30 минут – дремлешь. В камере не закрывалось окно, был постоянный сквозняк; раз-два в неделю меня выводили из камеры, в мое отсутствие на пол выливали ведро воды, чтобы условия моего содержания были еще хуже.
Пока я сидел, ко мне несколько раз закидывали других людей на несколько часов до суда, особенно по понедельникам. Среди них были Юрий Булат, чемпион мира по тайскому боксу; он получил 15 суток за участие в марше. В соседнем карцере сидел Дмитрий Дашкевич. Я просидел в таких условиях все 12 суток. По их истечении я думал, что меня отпустят. Меня вывели из камеры, отвели в дежурную часть, стали искать мою фамилию в списке доставленных.
Фамилию мою в документах так и не нашли, скорее всего, официально я там вообще не числился. Затем меня снова отвели в этот карцер, где я просидел до следующего утра, а на следующее утро меня снова отвели на второй этаж на суд, только на этот раз судья была из Советского района. На очередном суде я узнал, что, оказывается, вчера, когда меня «выпустили» (хотя не выпускали), я оказал «неповиновение сотруднику милиции». Он выступал с этом «суде» под вымышленной фамилией. Он подходил ко мне перед началом суда и прямо сказал: «Я буду нести всякую чушь, хочешь – соглашайся, хочешь – нет; поступило указание сверху держать тебя здесь максимально долго».
Оказывается, я, когда «вышел», то «начал снимать на телефон здание ИВС на Окрестина». Мне «сделали замечание, на которое я не отреагировал», а затем «доставили в Советское РОВД, где составили протокол». Хотя я даже не выходил из здания ИВС.
На суде я заявил, что не мог ничего снимать, поскольку мой телефон был изъят и находился в материалах уголовного дела еще до моего административного ареста. Также я заявил, что, если я был «отпущен», то обязательно должна была быть опись вещей, которые были у меня при выходе из ИВС. Судья это к рассмотрению не приняла. В мою защиту выступили три свидетеля: моя жена, тесть и моя знакомая. Они пояснили, что с 14.00 до 23.00 17 октября находились перед дверями на Окрестина и что я не выходил оттуда вообще. Меня должны были выпустить в 16.20., ровно в это время они сделали фотографию ворот, на которой видно, что никто не выходил.
Судья приняла эту фотографию к рассмотрению, но несмотря ни на что, назначила мне наказание в виде 15 суток ареста по ст. 23.4 КоАП РБ. За то, чего я не совершал. В течение этого суда мне дали пару минут пообщаться с адвокатом по Skype, я сообщил ему, в каких условиях я содержусь, что вообще со мной происходит. После этого пошла огласка.
Судья при оглашении решения произнесла, что «учитывает все смягчающие обстоятельства» — и назначила мне максимальное наказание по этой статье.
После суда меня снова поместили в тот же карцер. Видя такой беспредел, я объявил голодовку. Требовал встречи с адвокатом и смены режима, а также прекратить беспредел.
Голодовку я держал 5 дней, потом почувствовал себя плохо, начал терять сознание, чувствовал, что могу умереть, так как у меня сахарный диабет. Решил прекратить голодовку. Все время, пока я сидел, лекарства мне не давали, хотя жена передавала мне их. Эти лекарства все время стояли возле моей камеры.
Потом, когда немного оклемался, решил поступить более радикально. Из своей байки и спортивных штанов я достал четыре металлических заклепки для шнурков и проглотил их.
Подождал 40 минут, постучал в дверь и сообщил конвойному, что проглотил металлические предметы и что нужно вызывать «скорую». Он не поверил мне, я предложил ему проверить меня металлоискателем. Металлоискатель зазвенел, он побежал докладывать дежурному, через некоторое время пришла фельдшер и дословно сказала: «Тебе вызовут «скорую помощь» тогда, когда ты сдохнешь». Никакой медицинской помощи мне не оказали по этому поводу. Единственный раз, когда мне оказали помощь – это когда у меня поднялось давление 180/120. Дали таблетку. Все. Я очень плохо себя почувствовал, в желудке болело, резало, ночью я не спал. На следующий день стало как-то полегче.
Спустя день или два после этого случая ко мне в камеру заявилось руководство ИВС. Меня вывели из камеры и начали снимать на телефон. Спрашивали, какая сегодня дата, как меня зовут. Потом я узнал (сотрудники разговаривали между собой), что на tut.by вышла какая-то статья. Как я понял, они снимали меня, дабы показать, что я живой. Еще (смеется). Меня просили сказать на камеру, что мне оказывалась медицинская помощь, я отказался; наоборот, сказал под запись, что помощь мне не оказывалась и «скорую» мне никто не вызывал. Это было примерно на 24-е сутки моего нахождения в условиях этого карцера.
На следующий день меня перевели в обычную камеру, шестиместную, отдали все четыре передачи, которые мне передала жена за четыре недели. Также мне начали давать лекарства из передач. Когда меня выпускали на 27-е сутки, меня провели через задний двор ИВС на территорию ЦИПа (Центр изоляции правонарушителей – Прим. Ред.), чтобы создать видимость, что меня выпустили с его территории и что якобы я сидел там, а не в ИВС. Есть масса свидетелей, что я сидел административный арест именно в ИВС.
После того, как я освободился, я обратился к врачам. У меня был сахарный диабет второго типа (на таблетках), а сейчас я уже на инсулине.
— У меня вопрос к Юлии. Расскажите, что Вы чувствовали все это время, пока Ваш муж проходил через такие испытания?
Ю.К.: То, что он пропал, для меня было полной неожиданностью. Я вернулась с работы, спросила у дочки, где папа; она сказала мне, что он вышел ненадолго. Звоню на телефон – не отвечает. Весь вечер я бегала, искала его. Узнала, что он задержан только после 21.00. Конечно, я понимала, что что-то произошло, но что конкретно – не понимала. Где-то в 21.00. к нам домой пришли с обыском и сообщили, что он задержан. Пришлось быстро принимать решения, соображать, как действовать, искать адвоката.
Особенность моего характера в том, что в сложных ситуациях я сразу аккумулируюсь и не трачу времени на эмоции. Все время думаю, что недостаточно реагирую, недостаточно за мужа переживаю. Как-то психика замыкается, наверное. А сейчас у меня, как говорится, «отходняк» (смеется).
— Дмитрий, что было после Вашего освобождения из ИВС?
Д.К.: Спустя неделю после моего выхода из ИВС меня начали вызывать в Следственный комитет Московского района. По уголовному делу, якобы за оскорбление сотрудника УСБ в группе «Каратели Беларуси» в Интернете. Этого сотрудника я вообще не знаю (смеется). Дело было у той самой девушки-следователя, которая приезжала ко мне в ИВС. Как мне позже сообщили, она отказалась его вести из-за того, что оно было полностью сфабриковано и сфальсифицировано. Это дело отдали другому следователю, «по особо важным делам».
Меня это удивило, так статья (ст. 369 УК РБ – Прим. Ред.) из категории не представляющих особой опасности, по ней даже не предусмотрено наказание в виде лишения свободы.
Начались допросы, на них вызывали даже мою несовершеннолетнюю дочь. Она отказывалась от дачи каких-либо показаний, я тоже отказался. У меня пытались, кстати, добиться показаний и те 27 суток, что я просидел. Единственно, что я рассказал – про пытки на Окрестина. Первые свои показания по существу дела я начал давать в суде, который проходил с 20 по 22 января 2021 года. На ознакомление с уголовным делом я поехал с адвокатом, по допросам я понимал, что в это дело пытаются вписать еще какую-то линию экстремизма.
Когда я знакомился с делом, там был один том, а на суде их оказалось два. Откуда взялся второй том, я не понимаю. Адвокат на этот факт тоже только пожал плечами.
При ознакомлении с делом следователь сказал мне, что меня либо арестуют до суда, либо назначат залог в 500 базовых величин. Я сказал, что таких денег у меня нет и взять мне их тоже негде, но попробую поискать. На следующий день, видя такую ситуацию, я решил попробовать выехать за пределы Республики Беларусь, предварительно проверив в Интернете, выездной я или нет.
Есть сайт в Интернете, где это можно проверить онлайн, например, на человеке могут долги висеть. Я знал, что у меня могут висеть, поскольку я не отработал контракт в милиции до конца, мне насчитали немаленькую сумму. В милиции держат, как в рабстве: не доработал месяц контракта – насчитают деньги на пять лет. Люди находятся в денежной кабале.
Я проверил, что я выездной, добрался до погранперехода Котловка на границе с Литвой, где попросил незнакомого человека перевезти меня, так как там нет пешего перехода границы. Когда на паспортном контроле у меня начали проверять документы, меня попросили подождать; после этого вышли люди и задержали меня. От них я узнал, что у них есть свои списки, кроме тех, что доступны всем и в этом списке оказалась моя фамилия. Я прождал около пяти часов, пока за мной приедут сотрудники милиции и доставят меня в ИВС Островца. В ИВС я провел сутки, на следующий день за мной приехал минский ОМОН.
Меня 2 часа везли в бусе на полу, закованного в наручники и всю дорогу били электрошокером. Включили на всю громкость песню «Любимую не отдают» и под эту песню пытали. Когда приехали на Окрестина, из буса меня пришлось выносить, я не мог идти, не слушались ноги.
В этот раз меня поместили в обычную камеру. Вечером этого же дня ко мне пришли из руководства ИВС с вопросом, о чем я написал в ООН, хотя о моем обращении туда я не распространялся. «То, что вы здесь творите – то я и написал», — ответил я им.
На фото ниже представлены документы, которые Дмитрий отправил в ООН.
Я просидел с 5 декабря до 22 января. В Жодино мне «нарисовали» на деле желтую полосу (склонность к суициду), из-за металлических предметов, а при этапировании на Володарского перед судом моя желтая полоса превратилась в красную. Это означает, что они сочли меня склонным к побегу и нападению на сотрудников; подразумевает «особое» отношение, усиленный конвой, все передвижения – в наручниках и в сопровождении собак. На Володарского нас сидело 23 человека в камере 7х7 метров.
— Для Вас не было шоком увидеть эту систему, так сказать, изнутри?
Д.К.: Я работал в криминальной милиции, занимался розыском преступников, без вести пропавших и идентификацией неопознанных трупов; подобного я не видел.
Случившееся со мной стало для меня шоком, напомнило фильмы о жизни в Северной Корее. Было ощущение нереальности происходящего, что такого просто не может быть.
— Какие-либо правозащитные организации помогали Вам?
Д.К.: Помогал «Наш Дом», я сидел в это время, Юля лучше расскажет.
Ю.К.: Я обратилась к Ольге Карач – и нам помогли с оплатой адвоката, продуктами тоже помогают время от времени, за что мы очень благодарны. Предлагали также психологическую помощь, но пока она не понадобилась.
Д.К.: Очень хорошо, что продуктами помогают. Ситуация такая: апелляции по моему приговору могут до полугода занять, пока меня отправят на «химию», я не могу никуда пойти работать, у меня паспорт отобрали. На этапе следствия мой паспорт признали вещдоком, пока идут апелляции и приговор не вступил в законную силу, мне его не отдадут. Вроде как по закону, а вроде, как и нет.
— А замещающего документа не предоставили?
Д.К.: Нет, они отказались. Я звонил в суд, звонил в паспортный стол, все сказали: «Мы таких справок не выдаем».
— Что бы вы хотели сказать и пожелать своим бывшим коллегам?
Д.К.: В первую очередь я хотел бы пожелать им думать своей головой, а не головой замполитов или каких-то идеологов; людей, которые сидят в самом верху этой системы и если потеряют должность, то потеряют все. Именно они отдают эти преступные приказы. Во-вторых скажу то, чего они все боятся. Жизнь без милиции есть, и она намного добрее. Пусть не боятся того, что они никому не нужны. Нужны. Им очень много людей помогут и поддержат, я сам лично готов помочь и поддержать. Жизнь есть после милиции.
И когда наша возьмет, можно будет вернуться, если не совершал никаких преступлений. Прийти и заниматься своей работой, а не политикой.
В процессе общения с Дмитрием у нас создалось стойкое ощущение, что общаемся с твердым, честным и надежным человеком. С защитником граждан и опорой закона. Нисколько не удивительно, что он не пожелал участвовать в беззаконии. После Победы в белорусских правоохранительных органах будут служить только такие люди.
МЦГИ «Наш Дом» желает Дмитрию и Юлии душевных и физических сил, поскорее восстановить здоровье и оправиться от того кошмара, в который их ввергла незаконная оккупационная власть. Всем, кто совершал преступления против собственного народа, придется отвечать по всей строгости, в том числе – и мучителям семьи Кулаковских. И это не надежда, а твердая уверенность подавляющего большинства граждан Беларуси.
Фото и документы предоставлены участниками интервью.