(Не)Детское дело

Интервью c Оксаной Храповицкой (по соображениям безопасности имя и фамилия изменены)

Имя интервьюера: Евгения Иванова

Е.И.: Оксана, расскажите, пожалуйста, немножечко о себе.

О.Х.: Я занимаюсь бизнес-консультированием маркетинговых стратегий. На текущий момент работаю специалистом по маркетингу в печатной компании. У нас многодетная семья, у меня трое детей, две дочери и сын. Семья полная, благополучная, в терминах нашего законодательства. Мы не стоим на каких-то учетах, мы не являемся алкоголиками, наркоманами и что-то, что-то из этой серии, вот.

То, что мы многодетная семья сразу как будто на нас вешает клеймо, что мы, ну то есть мы стоит в одном ряду с неблагополучными семьями и с малообеспеченными семьями. Когда мы стали многодетной семьей, нас сразу перенесли туда, тюх и все. И для меня это очень больно и неприятно, потому что я сама выросла не в самом благополучном районе города. Частный сектор и 90-е годы. Я знаю, что такое неблагополучные семьи, я знаю, что такое семьи алкоголиков не понаслышке, они вот, как говорится, мои соседи, да. Я знаю, как страшно быть ребенком в этой семье, не потому что моя семья такая, а потому что я видела ужасы этих детей. Я помню ребят, которые учились со мной в классе, которые оставались на второй-третий год в школе. Знаю, через что они проходили, через какой ужас общественного прессинга и личной трагедии они проходили. Мне было непонятно тогда почему взрослые, которые, ну, которые могут им помочь, просто на них ставят крест и отпихивают от себя. Для меня это вот ужас. И когда мы в этом году поменяли квартиру однокомнатную, которая нам осталась по наследству от отца мужа, на частный дом в пригороде для расширения возможностей жилищных, началась моя история.

Я, чтобы немножко быстрее пошел процесс ремонта, чтобы было мотивация ездить в этот пригород, перевела детей, среднюю дочку и малыша, туда в школу и в садик. Была идея, что все-таки мы будем пользоваться этим домом, проживать там. Старшая дочка ходит в школу на вторую смену, муж работает в городе. У нас трехкомнатная квартира в городе есть, основное место жительства, да и прописаны дети здесь и я прописана здесь, там прописан только муж. Мы там все лето провели, но в силу того, что я была предпринимателем, я в этом году закрывала предпринимательство, были экономические трудности, но не так чтобы прям уже там мы голодали. Из-за этого ремонт, так скажем, затянулся. Там, как бы, дом не самый, то есть это не коттедж, это простой деревенский деревянный дом, 54 квадрата. И для того, чтоб нам немножко легче с супругом было, я стала жить с младшими там в домике, а он здесь со старшей. Очень многие восприняли, что как будто мы расходимся, со стороны это у них почему-то такая картинка сложилась. Это абсолютно было не так, то есть у нас все нормально было в отношениях, но чисто вот экономически мы так пока разделили, чтобы нам было немножко легче, потому что у младших один ритм жизни, у старшей немножко другой ритм жизни и у супруга тоже. У него свое предприятие небольшое. Я с младшими ложусь в 10 часов спать, да, а они со старшей часов в 12, потому что у них есть возможность позже встать, а нам надо встать в 6 утра. В общем,  были свои нюансы. И когда я переводила дочку в школу, я встречалась с директором, никаких вопросов о том, что: «Давайте мы подойдем посмотрим ваш дом, потому что у нас будут вопросы к вашему дому, потом когда начнется учебный год». Ничего такого не было, мне сказали: «Да, хорошо, не вопрос, вот вам бумажка, потом принесите такие документы, такие документы». Это к тому, что если б мне директор заострил тогда внимание… Это же сельская школа, они там друг дружку все знают. Наш домик находится через три дома от школы. Если б он удели мне 5 минут времени, сказал: «Давайте я посмотрю состояние ваших жилищных условий, потому что у нас будут потом вопросы, — и сказал, — нет, вы знаете, у вас дом, как бы, не совсем в хорошем состоянии, он по сути в аварийном, давайте вы не будете сейчас спешить переводиться сюда, а приведете дом в порядок и потом переведетесь». Ну, как-то по-человечески со мной об этом поговорил, не в рамках этих актов. То есть, мне было бы понятно что мне нужно сделать прежде чем двигаться в эту сторону. Мы все оформили, мы перевели детей, дети начали ходить в школу и через неделю пришли со школы составлять акт, вот. У меня не было ощущения, что что-то дальше случится. Ну, акт, да, городские школы тоже составляли этот акт, ну, где-то писали сами этот акт в школе, написали и все. Но это был акт по квартире, к квартире совершенно другие требования, совершенно другие, это я уже потом как бы осознала. А мы, ну, поскольку ремонтное состояние, мы отдирали там, у нам были места, где обои полностью содраны до бревен, где-то еще не были содраны. Предыдущие жильцы домика обоями заклеили проводку, что неправильно. Мы до этого еще не дошли. Где-то мы переносили розетку, а где-то еще так провод висел, он не прибит был в недоступной для детей зоне. Мы лазили на чердак, чтобы было к трубе подлезть, понять вообще в каком она там состоянии, соответственно, сделали дырку в потолке, потому что снаружи очень тяжело было туда лезть, не было лестниц нормальных. Ну и все равно изнутри планировалось в этом месте лестницу делать. Из нас еще пока аграрии не очень такие опытные, у меня там лежал лук где-то сушился, я в сапогах была, ну, обычная сельская жизнь. Для меня это нормальное состояние, то есть я была в нормальном состоянии, ну, что есть. Ну, они пришли, хорошо, да, вот, все посмотрели, акт при нас не составляли. Они там про проводку сделали замечание, что как бы под обоями неправильно, на этот провод обратили внимание. Ну, я про само состояние, когда к тебе приходят, сначала было, что придет только классная, потом пришло три человека, то есть для меня это еще больший стресс. Я человек, для которого мой дом – моя крепость. Для меня люди, которых я не приглашала, — это нарушение моих границ дома,  уже тревожное состояние. Я начинаю нервничать,  меня оценивают, я понимаю, что меня оценивают. Я человек публичный,  я выступаю на публике, я работаю с людьми, работаю со студентами. Для меня любое снижение моего имиджа тоже сыграет серьезную роль. Ну ладно, ну они побыли там, высказали свои замечания, как говорится, покрутили носом ну и ушли. Потом через две недели они мне звонят и говорят, что: «Нужно составить повторный акт, мы придем у вас смотреть опять». А у меня в тот момент предпринимательство закрывалось,  соответственно, я нигде не работала. То есть я работала,  но договор заключали на очень короткий срок. Я упустила этот момент, если б я написала про это, может быть, градус внимания был бы пониже. С другой стороны, ну подождите, как бы, к тунеядцам я не отношусь тоже, потому что у меня дети до 12 лет. Спрашивается: ну чего, как говорится, чего лезете? Они пришли, приехала второй раз уже только одна социальный педагог и вручила мне бумажечку, в которой был вызов на комиссию по правонарушениям. Причем, как бы, подпись строго обязательно. Я четвертый день как вышла на работу. Я говорю: «Послушайте, два часа дня», — говорю. «Послушайте, что за термин вообще: строго обязательно, я что, преступник? ну так повестку тогда мне давайте в суд, — я говорю, — почему на этом документе нет никаких реквизитов, ни даты подписания этого документа, ни кем подписан, никаких реквизитов организации, которая меня вызывает, да, какая-то комиссия по делам, по профилактике правонарушений. Причем, — говорю, — почему в мое рабочее время? Эта бумажечка ваша не является для моего работодателя никаким обоснованием, я ровно такую же могу написать от своего директора, принести вам и сказать: я к вам приду завтра проверять компьютеры, потому что наше предприятие относится к министерству связи и мы должны следить за тем, чтобы у вас было лицензионное программное обеспечение, давайте я такую сочиню вам в ответ  бумажечку». Никакой ссылки на закон, то есть, по какому закону я должна прийти на эту комиссию. Это, это вот мы с ней как говорится, на улочке стояли, разговаривали… говорит: «Так что, вы меня не пустите в дом?» «Не, — говорю, — зайдите, посмотрите, — говорю, но особо, конечно, ничего не изменилось и оно ничего не изменится от ваших визитов, только повышает мой личный стресс, потому что, — говорю, — вы мне экономически не поможете, какое-то лоббирование по кредитам, чтобы улучшить жилищные условия, вы мне не сделаете. Вы мне не предложите какую-то физическую помощь, там трудовым ресурсом, чтобы там, не знаю, бригада колхоза приехала мне помогла крышу перекрыть, не поможете. Чего ходите, спрашивается? Чего ходите, что вы от меня вот хотите, конкретно?». Ну, она: «Ну давайте я зайду, посмотрю там». Я говорю: «Вот мы провод прибили, да, дырку закрыли, да. Опять же не потому, что она вам не нравится, а потому что уже как бы холодает и понятно, что туда тепло все утекает в эту дыру. Ну, это не связанные с вами вещи абсолютно». Ну ладно, с этим мы актом пережили. Через сколько-то дней мне звонит классная руководительница и говорит: «Я написала в акте вот так и так». И последняя фраза, которую она мне говорит: «Привести в порядок придомовую территорию». Я говорю: «Я с этим термином не согласна, что значит привести в порядок придомовую территорию. Что конкретно вас не устраивает? Напишите вы четко там: ветки лежали: убрать ветки там в таком-то месте, ну напишите вы четко, да, что вас не устраивает? Забор поменять? Ну, потому что,  — послушайте, — говорю, — я все лето детям не разрешала босиком по траве бегать, потому что, ну этот дом как бы достался не от самой благополучной семьи. Там вдоль забора битое стекло везде лежит, я капаю грядки в перчатках, я нахожу ржавые гвозди, битое стекло, какие-нибудь осколки старой посуды, чего только там не нахожу, пока я выгребу все это, это нужен не один день работы, это месяцы нужно, чтобы это все выгребать, выгребать, выгребать. Ну, — говорю, — вы пишете вот так и соответственно, если будет где-то там лежать бумажка, если даже я все приведу в порядок, где-то там будет одна лежать бумажка, которая прилетела ко мне с остановки, вы скажете: вы не выполнили этот пункт, ведь так? Все». Говорит: «Ну ладно, хорошо, я тогда это писать не буду, раз вы не согласны». Ну, вроде затихло и потом, просто я уже вскипела, еще через две недели она мне звонит, социальный педагог, еще раз: «Я к вам приду в понедельник в 5 часов».

Е.И.: Это уже третий визит?

О.Х.: Да, да, это уже третий визит. «Я приду к вам». Причем она не то что, там «можно прийти, еще что-то мне нужно, поскольку вот там были замечания по предыдущему, нужно вас мониторить». Не вежливо, ничего, строго, директивно: «Я к вам приду в понедельник в 5 часов». Я говорю: «Цель вашего визита?» Она: «Мне некогда с вами разговаривать, если вас не будет дома я так и напишу в акте». Я говорю: «Послушайте, ну вы мне можете объяснить, что происходит вообще? Зачем прийти?» «Я не обязана вам ничего объяснять, я приду, приедет комиссия, к нам пришла бумага». Какая бумага? Там уже, конечно, и у меня нерв сорвался, меня тоже понесло, не без этого. Я весь день рыдала, плакала, я звонила всем, кому могла звонить, писала, что, ну во-первых, мне нужно было со стрессом справиться, потому что я, ну я не понимала что происходит. С одной стороны, у меня картинка из детства про неблагополучные семьи, и тут я, вот как бы, в этом ряду. У меня просто в мозгах это не стыковалось никак. Для меня это был стресс ужасный, ко мне даже директор подошел, говорит: «Послушай, если тебе деньги нужны, давай мы тебе, — говорит, — в частном порядке, сколько тебе нужно дадим, что б ты просто не плакала больше».

Е.И.: На работе?

О.Х.: Ну да. Я говорю: «Вопрос не в деньгах, вопрос именно вот в этом прессинге». Я позвонила уже даже классной руководительнице старшей дочери, говорю: «Елена Петровна, дорогая, миленькая, могу ли я перевести детей обратно в нашу школу? не будет ли там директор против?» «Нет, все будет хорошо. Но, — говорит, — что у тебя случилось?» Я ей начала всю эту историю рассказывать, естественно, плакать, потому что я не могла остановиться. Она говорит: «Подожди, сейчас мы твой вопрос решим». Она, короче, позвонила наверх куда-то и  все им высказала там по этому поводу, что: «Что это такое, чего лезете к людям?» «Если»,  говорит, «у нас такие семьи будут попадать в неблагополучные, что вообще, крест на нашем государстве поставить можно». Она женщина пожилая: я в школу ходила она работала еще, она знает не только лично меня и старшую дочь, она знает всех, всю семью, там, как говорится, моих двоюродных братьев-сестер, тетей-дядей, то есть у нас, ну как бы, с ней хорошие отношения. Она позвонила наверх, сверху, естественно, позвонили на школу, отчитали их, вот. Потом позвонила мне уже социальный педагог: «Что вы такое говорите, я к вам в холодильник не заглядывала, я к вам это-это». Я говорю: «Послушайте, — говорю, — а мне, — говорю, — сказали, что вы написали в акте, что у меня потолка нет, вот нет потолка вообще». Мне Елена Петровна перезвонила, она говорит: «Послушайте, потолок то он есть»… То есть пошло искажение информации. Она мне говорит: «Оксана, у тебя там потолок есть?» Я говорю: «Есть, ну только кусочек был разобран, потому что нужно было слазить к трубе, но — говорю, — мы его заделали». Говорит: «Ну ясно, — говорит, — но в общем ты у них числишься как неблагополучная семья, по их документам, поэтому, — говорит, — они тебя и прессуют». Я говорю: «Что мне делать?» Говорит: «Забирай детей, переводи к нам и не дури себе голову». Я на эмоциях позвонила в садик: «Все, — говорю, — не могу больше и не выдержу прессинга, не хочу с этим со всем разбираться, если там». Но в садике более адекватные люди работают. Говорю: «Я все, наверное, в понедельник приду, заберу документы и вернусь назад в тот садик в котором мы были». Там воспитательница говорит: «Подожди, не надо резких движений, успокойся, поговорим вечером, когда придешь за ребенком». Потом перезвонила классной именно в школе средней дочери, да, вот и говорю: «Я не знаю, — говорю, — если так продолжится, я не выдержу». Ну и последним, последней каплей выплеснуть свое накопившееся я написала на сайте школы, на сайт школы, там электронное обращение я посылала. Я на эмоциях написала все, что я думаю о том, что происходит и предупредила, что, возможно, я буду вынуждена забрать документы и перевести детей в другие учебные заведения, вот. Это уже было перед каникулами. История этого дня закончилась тем, что мы с социальным педагогом поговорили, что она уже не придет, потому что оказывается, что она должна была к вам прийти только рассказать про безопасность детей на каникулах.

Е.И.: Они так ко всем родителям ходят и рассказывают?

О.Х.:  я вообще в этом месте выпала в осадок, потому что если б мне сказали, что мне нужно провести с вами просто беседу, это одна история. Мне директивно сказали, что я к вам приду. У них обязательно посещение многодетных, неблагополучных, которые у них там стоят на карандаше. Мое письмо директору попало только после каникул. Он мне позвонил лично, пригласил на беседу когда удобно. И мы с ним в спокойной атмосфере поговорили. Я все время обозначала и говорила о том, что: «У нас есть квартира в Витебске, это наше не единственное жилье и если я буду видеть, что мы не справляемся с ремонтом этого жилья, что зимой мне будет находиться.  Мы не жили еще зиму тут, мы не знаем в каком состоянии отопление, насколько дом все-таки прогревается, насколько тепло. Если я буду видеть, по своим критериям, что проживать некомфортно, да, мы вернемся в квартиру и все, ну, — говорю, — это опять же не зависит от вас».

За каникулы мы с мужем по максимуму старались ремонт сделать, но поняли, что объем такой, что мы не физически, ни денежно не потянем все это сделать. Особенно физически, там столько всяких проблем оказалось в доме. И уже после каникул мы с супругом приняли решение, что мы живем здесь, он возит детей туда на занятия, в садик и забирает их оттуда. Вообще, мы и раньше это озвучивали, когда они составляли акты: что если будет некомфортно, если мы не сможем нормально запустить систему отопления, мы скорее всего проживать здесь не будем, мы будем приезжать-уезжать. Приезжать на выходных делать в домике что-то. Это или не было нигде зафиксировано, или им в общем-то наплевать на это, мне было, ну, не понятно. В любом случае, после разговора с директором он мне сказал, что: «Если у вас вдруг что-то опять случится, вы, пожалуйста, мне звоните». Он извинялся за них, конечно. Как сказать, я его тоже понимаю, он человек подневольный, ему спустили бумагу. Сейчас все бояться потерять работу, а что такое потерять работу в сельской местности, это все, это все, там ничего нету. Магазин недостроенный какой-то там, центр обслуживания населения стоит, да, магазин, ФАП [Фельдшерско-акушерский пункт], банковское отделение, которое работает полтора дня в неделю и все, это 8 километров от областного центра, это не 50. Ни одной афиши о том, что в городе происходит какие мероприятия в городе, какие фильмы, ничего нету. Клуб там этот есть небольшой, но он тоже там не понимаю, как он работает. Электричество отключают в ночное время иногда, причем не аварийное, слабое напряжение, то есть у меня светодиодные лампочки гаснут и лампочки накаливания вообще как новогодняя елка играют, а светодиодные лампочки, вот видно, что начинают тухнуть. Людям работать негде, развлечений никаких. И директор в общем-то сказал, что они пока все-все вопросы по нашей семье приостановят, но очень просил больше не жаловаться в верха. У них там своя война, конечно, идет:  им звонила женщина, которая курирует непосредственно этих соцпедагогов, ну как сказать, воспитывала, Поэтому, та история, которая со мной случилась, я считаю, что это просто искажение системы, на личностном, нижнем уровне, потому что все боятся потерять работу, я это прекрасно понимаю, и что на них давят и, я знаю, как в системе образования увольняют. Я сама работала, преподавала, то есть я соприкасаюсь с системой и хорошо их понимаю, с одной стороны. Но я как родитель просто не могу это оставить без внимания.

Конечно, тут много, много всяких факторов сложилось, и выход на работу, это тоже как бы и напряжение, это другой ритм жизни, это усталость, начало учебного года, там ну куча факторов, которые вот так вот в один ком собрались и, конечно, они меня выбили в стрессовую ситуацию. Я среагировала так, как среагировала, но я не считаю, что я сделала что-то неправильно, я защищала своих детей, вот.

Е.И.: А в каком году это было?

О.Х.: Это вот в этом году [2016], эта осень, да, это все еще по свежим следам.

Е.И.: То есть сейчас пока все приостановилось?

О.Х.: Ну, сейчас они, по крайней мере, уже месяц пока мне нету звонков ни от классной, ни от соцпедагога.

Е.И.: А вы говорили, что Вы с детьми разговаривали, объясняли им что может быть. Расскажите подробнее, пожалуйста.

О.Х.: Да. Ну, я поговорила со средней дочкой. Что касается старшей, я думаю, что даже если и коснется, она это все легче переживет, ну, поскольку она старше, ей уже почти 12 лет. У средней и малыша, конечно, может быть стресс. Причем средняя у меня такая дама, такая взбалмошная, немножко агрессивная, она будет спорить со взрослыми, она не будет стоять и молчать спокойно. Она будет спорить, она будет отбиваться, она будет, я это знаю. И поскольку она человек немножко резкий, я ей объяснила. Дети они болтливы, естественно, могут ляпнуть подумав-не подумав, могут что-то из своих фантазий. Понятно, сейчас от компьютеров их оттянуть не всегда возможно и голос ты повышать будешь, иногда и физически будешь воздействовать, никуда ты от этого не денешься, но это – воспитательный процесс. Если ребенок начнет жаловаться своей классной и говорить о том, что меня папа в выходные побил, да, это может означать совершенно разные вещи. А это может привести, в свою очередь к лишению родительских прав и всей процедуре, вот. Поэтому я со средней разговаривала, что говорю: «Если тебе задают какие-то вопросы, спрашивай: а зачем вам нужна эта информация, а что конкретно вы хотите узнать, ну то есть, если тебе, — говорю, — особенно абстрактно спрашивают, там что дома делаете, что у вас в холодильнике лежит, да, там расскажите про ваш холодильник, — говорю, -потому что, — говорю, — так собирают информацию, информацию о семье, информацию обо мне, информацию о папе, да, как они эту информацию дальше будут интерпретировать и использовать мы с тобой не знаем. Рассказала, что  может быть, что самое страшное, что тебя заберут в детский дом». Они очень боятся детского дома […] Проинструктирована, стараться запоминать куда везут, смотреть в окно, не паниковать, если тебя со школы увезут. Вот говорю: «В каких случаях тебя могут забрать. Тебя могут забрать из дома, тебя могут забрать со школы, да, резко. Что делать, куда звонить?» Я дала телефон службы, службы спасателей «Ангел», говорю: «Если что я буду искать тебя через них, то есть звони им, где ты находишься».

Телефон спасательной службы «Ангел» нужно знать, потому что звонить в милицию, я считаю, бесполезно. Ну, вот у меня сложилось такое впечатление. Они реагируют на правонарушения, если ты просто заблудился и позвонил в 102 и говоришь: «Простите, я заблудился, мне нужно попасть домой», все, родители попадают на заметку, ты попадаешь на заметку. Если ты позвонил в службу «Ангелы», тебе помогут: найдут, как говорится, покормят, оденут, родителям завезут. Опять же, мы проговариваем это с детьми, все случаи, когда воруют детей, как воруют детей, мы показывали ролик, как уводят детей с детской площадки им и то есть они.

Инструкции по убеганию — это не совсем правильные инструкции, но как себя вести в этом детском доме, что делать дальше. Говорю я, может случиться, что я не буду знать в каком конкретно вы детском доме. Телефон мой наизусть запомнить не сложно, но могут не дать позвонить мне, куда тогда обращаться. Если ты сбежал с интерната, в 102 позвонил, тебя же вернули обратно в интернат, тебя не вернут родителям, никто не будет разбираться даже. Меня, например, пугает то, что забирали детей без судебных решений, без каких-то, ну, документов. На чьей стороне тогда, получается, система образования, система здравоохранения, на стороне ребенка, на стороне закона или на стороне беззакония? Ну, ведь так получается. Если ребенка перемещают в интернат только после того, как получено судебное решение о том, что родители лишены родительских прав, да, то только на этом основании можно прийти и забрать ребенка, детей. Ну, вот я так понимаю. Ну, это когда есть решение. Если этого решения нет, на каком основании? То есть это, это воровство, это воровство и система образования, в данном случае, система здравоохранения, потворствуют этому.

Я, наверное, лет 10 уже задаюсь вопросом: почему у нас до сих пор существуют дома-интернаты, да, то есть, войны нет уже давно, почему не налажена система так, чтобы не, ну, этого не было. В то же время, допустим, вот у меня рядом с родителями, напротив, живет семья неблагополучная семья. Они к нам переехали, когда там младшей девочке было 5 лет, сейчас она уже большая, у нее свой ребенок есть и она живет в этих ужасных условиях, там не дом, там руины, там это домом назвать трудно, даже мой там еще дом, а это руины. И она живет там с этим малышом. Я понимаю, что ее лишат родительских прав, заберут малыша, не ее с малышом. Нету зоны у нас временного пребывания матери и ребенка, нету этого. Она с этим домом сделать ничего не может, трудоустроиться она не может, она выросла в жутких условиях, соответственно, образования никакого, хоть не пьет, уже хорошо. Но, чтобы она могла восстановиться, чтобы она могла, ну, как-то пойти дальше в жизни… у нее опоры нет. Есть две старшие сестры, вот, но у них тоже свои семьи, как-то они ей помогают, но, по факту, вот, если на себя опереться, ей, ну, вот нет возможности. Ни дополнительного образования получить, как-то устроиться. Даже поговорить ей, по сути, не с кем, по-человечески чтобы: «Мне нужно помощь». Вот у нас нет такой службы. То есть и мне за таких людей, как говорится, больно и не понятно, что с этим делать. Я более чем уверена, что многие неблагополучные семьи все равно остаются без внимания. И все равно их забрасывают, а статистику дотягивают вот этими многодетными семьями, благополучными. Мы составили, мы написали, отписались, ребеночка поставили, все. Потому что там нужна реальная работа, там нужна реальная работа, у нас алкоголизм не считается болезнью, у нас статистика, у меня друг психиатром работает, вот, он говорит: «Я когда прихожу на освидетельствование, да, — говорит, — я не могу, я не могу написать, что у него алкоголизм. Я не могу, потому что если я напишу, мне нужно, соответственно, завести на него карточку, а система мне говорит: у нас статистика по алкоголизму такая. Я, — говорит, — я прихожу, говорю: ну ты же выпил, да? «Ну да, выпил» «Ну ты ж немного выпил?» «Ну да, ну чуть-чуть перебрал».- Он говорит, — я ж знаю, что через неделю опять его привезут и будет точно такой же». Естественно, от алкоголизма никого не лечат по факту. В лучшем случае речь идет о рекомендациях, которые, я читала по этому 18-му указу, когда забирают ребенка и говорят типа: «Перестань пить» — вся рекомендация. А то, что человеку нужно реально лечение, лечение у психиатра, у нарколога, ну, то есть, он туда попал как-то в эту ситуацию, выбраться он сам из нее не в состоянии. Наша система не помогает в этом случае.

Е.И.: А как на эту ситуацию реагировал папа?

О.Х.: Это прошло мимо него, потому что звонили мне. […]

Звонят мамам, звонят не папам, разбираются с мамами. Ну, вот опять же, по там статистике родительских собраний – хотя наш папа бывает на родительских собраниях и в этом, в этом году старшая дочка на контроле у папы, поэтому папа регулирует там, двойка по музыке, двойка там по еще чем-то, все компьютер блокируется — но в большинстве своем это все равно мамы. Почему так, я не отвечу на этот вопрос.