Что не так с критериями по признанию политическими заключенными в Беларуси? Именно этот вопрос стал ключевым в докладе руководителя МЦГИ «Наш Дом» Ольга Карач 16 мая на Форуме Демократических Сил. Мы приводим полную версию доклада для наших читателей.
В Беларуси присутствует юридический харассмент и злоупотребление режимом определёнными статьями — это статьи за терроризм, за экстремизм, за насилие в отношении сотрудников милиции. Я бы хотела напомнить, что по состоянию на июль 2021 года Следственный комитет Республики Беларусь заявил, что возбуждено 4691 уголовное дело только за экстремизм. И мы все прекрасно понимаем, что чаще всего по уголовным делам проходят не один, а несколько человек, то есть уже только по экстремистским статьям проходит, ну, как минимум, 6-7 тысяч человек. Понятно, что не все из них сидят, но уже можно говорить про то, что политзаключённых, к сожалению, не то количество, про которое мы все постоянно говорим.
- И я всегда задаю себе вопрос: «Как так получилось, что режим Лукашенко признаёт больше политзаключённых, чем мы признаём, как правозащитники? Почему мы такие скромные? Почему мы такие вежливые в отношении тех людей, за которых мы должны просто зубами, руками, ногами, там, как угодно просто драться, признавая их политзаключёнными, и требуя их освобождения?».
И, если мы возвращаемся к статьям юридического харассмента, к статьям за экстремизм, то давайте вспомним и то, что на 29 апреля 2022 года признано 2049 материалов признано экстремистскими в Республике Беларусь. 648 телеграмм-каналов признано экстремистскими. Сейчас уже ситуация настолько интересная, что если ты не экстремист, то уже как-то и неловко.
Также 8 женщин в Беларуси признаны террористками, в том числе я, или как их называют «лица, имеющие отношение к террористической деятельности. И знаете ли вы, что, на сегодняшний день, как минимум 4 женщины из этих восьми, находяться в тюрьме за терроризм? И нигде эти имена не звучат. На мой взгляд, это катастрофа. Поэтому мы должны максимально поднимать вопрос юридического и политического харассмента.
Второй очень важный вопрос, что нам очень мешает с признанием людей, которые борются с режимом, политзаключёнными — это отсутствие доступа к уголовным делам.
Если раньше, например, мы просто посылали адвоката, брали копию уголовного дела, и делали так называемый правозащитный мониторинг, анализируя дела, то сегодня в большинстве случае у нас доступа к уголовным делам нет. Просто напросто потому что адвокаты боятся брать эти копии по причине того, что их лишат лицензии. Аналогично сегодня адвокаты боятся защищать людей по политическим статьям. А если защищают, то подписывают бумаги о неразглашении и тогда получается, что информация у нас есть, но мы никак не можем ей оперировать потому, что адвокат боится, что его просто лишат лицензии. И адвокатов, которые хоть как-то боролись, становиться всё меньше и меньше.
А кроме этого, то, что мне не нравится, и то, что я считаю мы должны менять в нашем правозащитном сообществе – у нас существует презумпция виновности человека. Почему-то человек должен доказать, что он сидит по политическим причинам, а не наоборот. Режим должен изначально доказывать, что человек виновен, а не наоборот.
Как так получилось, что мы считаем всех, кто попал в тюрьмы при условии отсутствия независимых судов и прокуратуры, и независимых следственных комитетов, априори виновными?
Мне кажется, этот момент, однозначно надо менять. И подходы к признанию политзаключённым надо менять. Пусть режим доказывает, что человек виноват, а не мы доказываем, что этот человек не виноват.
Кроме этого, мы столкнулись, и не только мы, но и наши коллеги из других правозащитных организаций, что режим подчищает улики. Мы сталкиваемся с проблемой — отсутствие документов, подтверждающих репрессии. Например, люди отсидели 15 суток, но не могут получить справки. И в этой ситуации, когда человек прошёл через пытки и радуется, что вышел из тюрьмы и вышел живой, цинично ему говорить: «Иди, бери справку». Ведь он боится, что он опять попадёт туда же на следующие 15 суток. Мы должны людей поддерживать максимально, поэтому и нам надо придумывать, что нам делать с ситуацией, когда режим максимально уничтожает документы либо люди не могут по объективным причинам их получить. Я подозреваю, что, если сейчас копнуть эти административные дела, то окажется, что люди не сохраняют копии документов по своим административным делам. Я подозреваю, что даже в архивах не будет этих дел. Их быстренько уничтожат, они исчезнут, а это затруднит и реабилитацию, и выплату финансовых компенсаций людям за то, что им пришлось пережить эти пытки.
Есть еще одни важный момент – люди превратились в статистику, а политические заключённые утратили видимость, потому что перестали быть реальными людьми, а перестали быть, потому что безумно страшных историй так много, что невозможно даже выбрать, какие истории важнее.
Это невозможно просто от того потока репрессий, который идёт, от количества людей, которые попадают в тюрьмы, от уровня массового террора. Кто тут сегодня назовёт имена хотя бы 10 детей политзаключённых?! В тюрьмах сидят дети за протесты, за участие в протестах! Кто про это говорит? Я повторю – это не упрёк правозащитникам или кому-то ещё. Мы просто не успеваем, мы завалены просьбами о помощи. И нам нужно думать очень хорошо, как перестраивать работу сегодня, потому что ситуация очень критическая.
И что самое страшное – все эти страшные истории и весь этот поток репрессий не попадает на международный уровень!
И вот мы подошли к еще одной большой проблеме – это скорость принятия решений.
Я считаю, что те люди, которые сидят по административным делам, должны быть также признаны политзаключёнными. Если человек сидел под пытками несколько часов он разве меньше пострадал? А в итоге получается, что пока принимается решение, что человек успел выйти. И в разрезе этого вопроса хотелось бы привлечь внимание к порочной практике, когда человека сажают на 15 суток по административному аресту, а когда у него заканчивается срок, его опять сажают на 15 суток и потом опять сажают на 15 суток. И на мой взгляд, такая ситуация сильно ударяет по психике людей, гораздо больше, чем если человек получил полгода ареста и он знает, сколько точно ему сидеть. Я бы хотела напомнить про председателя независимого профсоюза Новополоцка Ольгу Бритикову, которая с февраля, с началы войны сидела за лозунг “Нет войне” — ей каждый раз продляли административные аресты.
Переходим к следующему важному вопросу. Необходимо признать, что правозащитное сообщество ориентируется на идеальную жертву репрессий — это мужчина, чаще минчанин с высшим образованием. Всё, что не совсем списывается в эту историю, не попадает в нашу видимую зону. Поэтому женщины политзаключённые, дети политзаключённые выпадают из публичного интереса, а также гендерно-ориентированные репрессии не попадают в международные доклады и не отражают всех пыток и репрессий.
Например, Декрет номер 18, с которым столкнулись абсолютно все женщины активистки. Также карательная психиатрия, о которой никто не говорит, а она есть. Принудительная высылка — например, женщины из этнического меньшинства были высланы из Республики Беларусь – их просто забрали из тюрьмы, привезли на границу и оставили. Безусловно, что сейчас они не в тюрьме, но страшно подумать, что пришлось пережить этим женщинам.
Также я хочу поднять вопрос зависимости признания статуса заключённого от наличия у человека активных родственников.
Я считаю, это неправильным, потому что человек может быть сиротой, у человека могут быть родственники «ябатьки», у человека могут быть напуганные родственники или просто пассивные. Но получается так, если есть активный родственник, то — пример Никиты Золатарёва, у которого есть активные родители – всё, все знают Никиту Золотарёва. А остальных 9 мальчиков никто не знает, потому что нет активных родителей! Мы не должны опираться на то, что какие родственники у человека. Тут должна быть объективная оценка – вот это дело политическое, это не политическое.
И также мы сталкиваемся с мифами признания политзаключёнными. Во-первых, есть такой миф, и я не знаю откуда он родился, что вот есть какие-то железобетонные критерии, по которым проходит признание политзаключённым того или иного человека. На самом деле таких жёстких критериев нет. Всегда есть какой-то субъективный фактор.
Например, история Алеся Беляцкого. Вы знаете из информации от правозащитной организации «Весна», что официально он сидел изначально за неуплату налогов. Если подходить жёстко, конечно, то он не сидел за политику. Но, безусловно, понятно, что это политическое дело. Аналогично, сидит Бабарико по экономическим статьям. Но мы же понимаем, что, если бы он поддерживал на выборах Лукашенко, то ни в какой тюрьме он бы не находился, ну и так далее. Поэтому это всегда субъективный фактор, и мы себе про это должны говорить.
Поэтому если кто-то пытается ссылаться на какие-то критерии, то главный критерий должен быть такой — есть политическая составляющая в деле или нет. И причём не так важно, совершил человек что-либо или не совершил. Важно то, влияет ли политика на судебный приговор и на те процедуры и решения в отношении данного конкретного человека.
Второй миф про политзаключённых…
Есть якобы некие признанные структуры и только эти структуры имеют право признавать этих людей политзаключёнными. Это тоже неправда. Есть конечно вопрос в том, что есть структуры, которым доверяют больше, а есть которым доверяют меньше. Это зависит насколько люди доказали, что у них проверенная информация. Потому что очень важно ориентироваться на документы. Но опять же, возвращаясь к предыдущим вопросам — как ориентироваться на документы, если документы не можем получить? Этот вопрос довольно интересный, вопрос замкнутого круга.
Я считаю, что кто политзаключённый, а кто не политзаключённый, должны решать беларусы!
Сегодня идет суд над Николаем Автуховичем – это человек, который находится в тюрьме и под угрозой смертной казни. Является ли он политзаключённым? Часть правозащитного сообщества не признаёт его политзаключённым. Но вы же все прекрасно понимаете, что этот человек 100 % политзаключённый.
И есть очень серьёзная политическая составляющая в его уголовном процессе. И решение будет приниматься не судьёй, а лично Александром Лукашенко. Что делать с Николаем Автуховичем? Должен ли быть признан Николай Автухович политзаключённым? Безусловно, да.
Почему кто-то должен разрешить, кого признавать политзаключённым? Избавляемся от этого ожидания, что есть какие-то люди, которые должны разрешить, придумать, принимать решения за нас. Решают только беларусы. Но есть общественное мнение и есть группы, которые продавливают то или иное решение или тот или иной вопрос.
Поэтому давайте защищать наших политзаключённых, не давать их в обиду, давайте не будем скромными и вежливыми! Наши коллеги, друзья, близкие находятся сегодня в тюрьмах и нужно делать всё чтобы этих людей освободить. И немедленно. Без торгов, без условий. И мало того, что освободить, но этим людям должны быть выплачены финансовые выплаты за всё, что им пришлось пройти. И, безусловно, те люди которые поместили наших политических заключенных в тюрьму, должны понести заслуженное, прописанное в нашем уголовном законодательстве наказание. Только после этого мы можем сказать, что тема с политическими заключёнными в том или ином виде будет закрыта и поставлена точка.
Сила нашего народа в том, что в 2020 году поднялись абсолютно разные социальные группы и разные инициативы и разные люди. И мне кажется, что это разнообразие, это та ценность, которая у нас есть!
Материалы по этой теме:
