Откровенный рассказ сироты о жизни детдомовцев в Беларуси.

К сожалению, когда детей забирают из семьи и помещают в детские дома или социальные приюты, чиновники редко задумываются о том, что при этом чувствуют сами ребята. Например, каково девятилетнему Артуру, которого забрали у мамы или шестнадцатилетней Насте, которая находится в приюте из-за того, что мама не работает?

А ведь это действительно страшно: все детство провести в детском доме. И попробуй потом найди свое место в этой жизни.

Что переживают дети, которые воспитываются в приютах и школах-интернатах, и насколько им тяжело впоследствии устроить свою жизнь, нам рассказала жительница Витебска Инесса (имена всех героев истории изменены), которая в 90-х годах оказалась в детском доме :

В детдом я попала в три года. Ситуация банальная: мама пила, папа сидел. Свою жизнь до этого помню смутно: очень маленькая была. Для мамы главное было выпить. А если алкоголя в доме не было, она становилась очень агрессивной. Но чаще попадало не мне, а старшему брату Игорю. Он, шестилетний ребенок, всегда брал всю вину на себя, даже если плохо себя вели мы оба.

Я ем блины, а Игорь смотрит на меня и плачет

Один раз мама напекла блинов и куда-то ушла из кухни. А мы были такие голодные с братом, что, не дожидаясь ее разрешения, покушали. Когда мать вернулась, то начала ругаться и спрашивать, кто ел блины. Игорь сказал, что это он. Тогда мама поставила брата в угол лицом к комнате, а меня посадила за стол и заставила перед ним кушать. Помню: я ем блины, а Игорь смотрит на меня и плачет.

Двое маленьких детей идут вечером по городу, а никому до этого нет дела

Мама часто напивалась и буянила. Однажды вечером, когда она пьяная уснула, Игорь сказал мне одеваться, мол, к бабушке пойдем. Мы тогда жили на Чапаева в бараках, а наша бабушка по отцовской линии на Московском проспекте. Когда мы с братом оделись, Игорь начал открывать дверь, но скрипнул засов. Брат спрятал меня за печку, а сам лег в кровать и притворился спящим. Мама ничего не заметила. Мы выбрались на улицу и пешком пошли к бабушке. Дорога заняла довольно много времени, но, к счастью, добрались мы благополучно. Это сейчас, будучи взрослой, я понимаю, что это ненормально: двое маленьких детей идут вечером по городу, а никому до этого нет дела.

Я плакала и просила поехать вместе с братом, но мне сказали, что я слишком маленькая

У бабушки мы прожили недолго:  соседи и сотрудники на работе, куда бабуля часто стала опаздывать, нажаловались в соответствующие органы, и за нами приехали. Знаю, что бабушка, хоть она нам и не родная, хотела стать нашим опекуном, но ей не разрешили, потому как она была инвалидом, сильно хромала. Почему я говорю неродная? Дело в том, что мой папа – бабушкин племянник, сын ее брата. Бабуля усыновила его еще в детском возрасте. Бабушку па маминой линии я не знала: наша мать сама из детдома.

Поэтому путь у нас с Игорем был один. Брата (ему на тот момент было шесть лет) забрали в школу-интернат, а меня, трехлетнюю, в детский дом. Правда, тогда мне никто не говорил, что я еду в детдом. Его называли садиком. Я плакала и просила поехать вместе с братом, но мне сказали, что я слишком маленькая.

Фото burokratam-net.ru

Нас посадили на несколько часов в кладовку без света. Было очень страшно

В детском доме в то время детей было немного: где-то 20 малышей. Я чем-то понравилась ночной нянечке, и она меня часто баловала: приносила сладости и дарила детские украшения.

Спустя пару месяцев, когда бабушке, наконец, удалось узнать, где мы с братом находимся, она приехала меня проведать. И потом бабуля приезжала постоянно, почти каждую неделю. Мама не посетила ни разу. Она считала, что нас в детдом не сдавала, потому навещать и забирать оттуда нас с братом не собиралась. К тому времени она уже была лишена родительских прав. 

Не скажу, что в детском доме мне было очень плохо, но я постоянно плакала и хотела к бабушке. Хотя сейчас, конечно, некоторые моменты вспоминаю с ужасом. Например, то, как меня однажды наказали. Мы с одним мальчиком, если честно, не помню, как его звали, украли со шкафчика другого ребенка конфеты, которые ему привезли родственники. Так сладкого захотелось, что не устояли. За это нас посадили на несколько часов в кладовку без света. Было очень страшно.

Постоянно хотелось кушать, особенно не хватало сладкого

Когда мне исполнилось шесть лет, меня перевели в школу-интернат к брату. Я была скромным, застенчивым ребенком, а таких не любят, потому Игорю постоянно приходилось меня защищать. Наша школа находилась там же: нужно было только пройти по коридору, и многие учителя по совместительству были и нашими воспитательницами.

Учиться мне нравилось, но жить в школе-интернате было нелегко: постоянно хотелось кушать, особенно не хватало сладкого. Ужин у нас был в семь вечера, отбой в десять, а завтрак только в семь утра. На ужин чаще всего давали кашу с котлетой и булку с маслом. Мы пытались хотя бы булку вынести со столовой, чтобы скушать перед сном, но этого делать было нельзя: воспитатели боялись, что тараканы заведутся. Потому на выходе всегда стояли дежурные, которые всех обыскивали. Если булку находили, то сразу отбирали, не разрешая даже съесть ее на месте. И только когда дежурным был наш класс, удавалось бутерброд пронести.

К некоторым из нас приезжали родственники со сладостями. Но таких счастливчиков в моем классе было всего 8 человек из 29, а поделиться нужно было со всеми. Печеньем и конфетами, что привозила мне бабушка, делилась и я. Но что такое полкило конфет или килограмм печенья на всех?

Мы все были как одна семья, но…

К тем, у кого было, чем поделиться, в интернате сверстники относились лучше. Если такие ребята нарушали установленный порядок или не подчинялись негласному уставу, то они могли откупиться привезенными сладостями, продуктами, деньгами, что им тайком давали родственники. А если откупиться было нечем, тогда произойти могло всякое.

Мы все были как одна семья: если у кого случался конфликт, например, с кем-то из местных за пределами интерната, то вся школа вставала на его защиту. Но при этом внутри интерната действовали жесткие правила. Провинившихся  в чем-либо могли ночью вымазать зубной пастой, сжечь их вещи, жестоко избить целой толпой.

Делили на всех и тогда не голодали после ужина

Каждый месяц нам были положены «сиротские». Сначала это была тысяча рублей на месяц, когда я перешла в восьмой класс – две тысячи. Правда, на руки их нам никогда не давали. Деньги были у воспитательницы, вместе с ней мы шли в местный магазин, где она аккуратно записывала в тетрадь, кто и на что их потратил. Купить что-либо можно было как за один раз, так и растянуть сумму на несколько посещений магазина. Хотя, что там было растягивать: в то время на эти деньги можно было купить грамм сто-двести недорогих конфет, батон, банку сгущенки и две большие конфеты «карандаш». Это потом, когда мы стали старше, то стали договариваться между собой, чтобы делать покупки в складчину. Кто-то сегодня купит батон, кто-то – банку сгущенки, кто-то – колбасу, затем делили это на всех и тогда не голодали после ужина.

Когда я была в седьмом классе, то нас, шестерых отличников, перевели учиться в обычную местную школу. Конечно, все знали, что мы из интерната, но никогда нас этим не дразнили. Впрочем, мы всегда могли за себя постоять. 

Когда я перешла в восьмой класс, то мне сообщили, что бабушка умерла. Но часто приезжал брат: Игорь на тот момент уже учился в училище, где-то подрабатывал и регулярно меня навещал, привозил вкусняшки и тайком давал деньги.

Италия навсегда в моем сердце

Два раза в год мы, интернатовские дети, ездили в Италию. На месяц-два нас брали к себе итальянцы. Я попала в Рим, в семью, где было двое взрослых дочерей, которые дома практически не жили: учились в колледжах. Ездила я к этой семье десять лет подряд. Неплохие отношения у меня сложились с таким называемым итальянским папой, правда, он был музыкантом, потому дома был не всегда. А вот его жена не работала, но была очень нервной, могла ударить меня ни за что, просто из-за своего плохого настроения.

Моя семья считалась среднестатистической, хотя и жили они в трехэтажном коттедже и у каждого был свой автомобиль. Иногда я привозила из Италии вещи, немного денег. Это было запрещено, потому купюры приходилось зашивать в одежду. С итальянскими сестрами мы и сегодня периодически общаемся по интернету. Для меня это отличная возможность вспомнить разговорный язык, да и просто приятно, что тебя не забывают. Я очень полюбила эту страну: Италия навсегда в моем сердце.

Я работала потому, что мне не было за что жить

Пожалуй, наиболее остро я почувствовала, что сирота, уже в лицее. Там никто не делал никаких поблажек. А мне первое время было очень тяжело побороть страх выступления перед публикой. Однажды на уроке литературы меня вызвали к доске и задали вопрос по роману «Мастер и Маргарита». И хотя это моя любимая книга, я читала ее несколько раз, смотрела фильм, но тогда, перед классом, не смогла выдавить из себя ни слова. А преподаватель, вместо того, чтобы меня поддержать, высмеяла перед всеми.

Тогда я окончательно поняла, что рассчитывать мне не на кого, и либо я сама смогу изменить свою жизнь, либо, как и большинство детдомовских, пойду по наклонной. Из моего класса единицы смогли устроиться. Многие ребята сидят или недавно вышли на свободу, трое уже погибли, несколько человек получили средне-специальное образование, а в вуз, после лицея, поступила я одна. Набранных мной на тестировании баллов хватило бы для того, чтобы поступить по общему конкурсу, но меня зачислили как сироту.

Когда мне исполнилось 23 года (я была тогда на четвертом курсе) мне перестали платить стипендию. Спасибо декану: он вошел в мое положение и позволил свободное посещение, чтобы я могла подрабатывать. Устроилась я в бар, по графику три через три, с 11 утра до 11 вечера. К сожалению, несмотря на то, что все преподаватели знали о моей ситуации, что я тружусь потому, что у меня не было за что жить, далеко не все шли мне навстречу. К счастью, я смогла окончить университет и сегодня работаю по специальности.

Что касается моей мамы, то она пришла ко мне, когда я училась в вузе. Но не потому, что соскучилась, а чтобы узнать, почему я выписалась из нашей общей квартиры. Сегодня мы редко поддерживаем отношения. Мама не считает меня своей дочерью, общается как с подружкой. А я не могу ей простить, что мой брат сидит за кражу по ее вине. Но об этом я говорить не хочу.

Я всегда буду чувствовать себя здесь чужой

Детдом – это особый мир и «переселиться» из него в нормальное человеческое общество очень тяжело. Мне кажется, я всегда буду чувствовать себя здесь чужой. Прошло уже десять лет, как я выпустилась, но все вокруг до сих пор для меня  непонятно и страшно. Я боюсь строить отношения, заводить близких друзей, с ужасом думаю о создании семьи. Но одно знаю точно: если когда-нибудь у меня будет ребенок, я сделаю все, чтобы он никогда не узнал, что такое детский дом».

Страшно, правда? Жаль, что те, кто занимается вопросами защиты детей государством, не могут прочувствовать это на своей шкуре. Может, это заставило бы их задуматься и до последнего искать возможность не разлучать детей с матерью, если ситуация это позволяет.

Источник: Vkurier.by